Мать пострадавших в «Артеке» ребят Елена Полюхович: «Дети не могли что-то придумать, не пройдя через все это»

— Елена, как вы узнали, что произошло с вашими детьми? Не могли ли они обо всем нафантазировать?

— Узнала со слов своей дочери, которая сначала рассказала мне о том, что мой бывший муж ее… (Елена меняется в лице, опускает глаза. — Авт.) трогает. Это было в апреле этого года. От услышанного я была в шоке. Поэтому сразу же собрала детей, взяла их учебники — и мы ушли из дому. Буквально в чем были. Как выяснилось позже, это было только вершиной айсберга в откровениях дочери.

— И вы не выясняли с мужем отношения?

— Я имела с бывшим мужем разговор на следующий день. После этого поняла, что ребенок сказал мне правду. А через несколько дней, когда дочка почувствовала, что я ей верю, рассказала мне все в подробностях о происходившем в «Артеке» и киевской квартире. Тогда я вызвала милицию. Надеялась, что правоохранители должны мне помочь, обязаны наказать всех, кто так издевался над моими детьми. После этого начался весь этот кошмар. В милиции допрашивали меня, детей и… несколько раз отказывали в возбуждении уголовного дела. Присылали бумажки, что с бывшим мужем проведена профилактически-разъяснительная работа. Как оказалось, в нашей стране не так то просто возбудить уголовное дело против человека, который занимался подобным. Слова ребенка мало значат для следствия. Но на данном этапе, несмотря на всю грязь, которая льется на меня, расследованием дела занимаются уже и МВД, и прокуратура. Это значит, что основания для возбуждения дела все-таки есть.

— А что конкретно рассказали вам дети?

— Я не пожелаю никому из матерей никогда такое услышать. Раньше я считала, что в моей жизни было много светлых и темных полос. Но сейчас понимаю, что темных полос у меня не было вообще. А дети рассказывали то, чего в силу своего возраста они еще просто не могли знать. Как не могли где-то услышать или придумать, не пройдя через все это самостоятельно. Поверьте, в детскую голову такое вложить в виде рассказов или выдумок просто невозможно.

— А до того, как дети вам рассказали о происходящем с ними, вы не замечали ничего подозрительного в их поведении?

— Ничего. Разве что за сыном — некоторую скованность, боязливость, страх. И еще были некоторые бытовые нюансы. Я тогда ходила консультироваться к психологу. Но не могла даже в страшном сне предположить, что дело зашло настолько далеко.

— На ваш взгляд, почему они рассказали об этом спустя три года?

— Дочка сказала: «Я больше не могу терпеть…» (Елена отворачивается, кусая губы. — Авт.). Они еще маленькие, поэтому не совсем понимали, что с ними делали. Только то, что это плохо, что этого нельзя было делать.

— Она плакала, когда рассказывала?

— Нет, она рассказывала, особо не понимая, что с ней творили. И расплакалась только тогда, когда увидела ужас в моих глазах. Тогда мы с ней обнялись и расплакались обе.

— Какой ваш муж по характеру, замечали ли вы за ним раньше какие-то странности?

— Я не могу о нем говорить… Хочу навсегда вычеркнуть его из своей памяти, как и из памяти детей. После того как они мне все рассказали, я оградила их от этого человека, они ни разу с ним не виделись. И если у нас получится, когда весь этот кошмар закончится, мы попытаемся начать жизнь сначала.

— Вы хотели, чтобы это дело было предано огласке?

— Нет! О чем вы говорите? Ведь теперь невозможно ходить по улицам, а детям — в школу. Это наши опущенные глаза. Это брошенные кружки, спортивные секции. Это наш дом на фото в газетах... И как все это объяснять детям? Если бы я хотела огласки и была бы частью какого-либо пиара, как сейчас заявляют, он был бы с самого начала. А так я полгода стучала во все инстанции — разберитесь, расследуйте…

— Елена, а к кому вы обращались с заявлениями?

— Я написала много обращений — в прокуратуру, к президенту, премьер-министру, некоторым депутатам. Всем, кто мог повлиять на это дело.

— Бывший муж четыре раза резал себе вены. Может, он не виноват?

— Считаю, что психологи должны проанализировать его попытки суицида. Давайте оставим это профессионалам. Как и степень его вины или невиновности. Это должен определить суд.

— Ну а все-таки, как вел себя Дмитрий, когда узнал, что вы все знаете? Он кричал, оправдывался?

— (Вздыхает. — Авт.) Скажем так, сомнений в его вине ни у меня, ни у следствия уже нет. Иначе человек бы не находился в СИЗО. И следствие не велось бы на таком высоком уровне. А мы бы не стали жертвами этого скандала, в котором пытаются защитить депутатов и отдельных должностных лиц.

— Когда вы подавали заявление в милицию, вы предполагали такой поворот событий?

— Нет. Тогда я не знала даже сотой доли того, что из рассказов детей выяснилось позже. Дети мне смогли все это рассказать лишь после того, как поняли, что они больше никогда не вернутся в дом, где с ними происходили ужасные вещи.

— Кто виноват в том, что все уж настолько предано огласке?

— Не знаю. Телефоны и информация с фамилиями всех лиц, на которых указали дети, была у многих. Ведь я писала заявления и требовала расследования. Другое дело, что никто не уполномочивал кого бы то ни было все это предавать огласке.

— Сейчас пишут, что вы, мягко выражаясь, нервная. Говорят и о том, что вы не родная мать детей, не любите их.

— Мою вменяемость можете оценить сами. Не могу судить тех, кто распространяет всю эту чушь. К сожалению, сегодня политика перевешивает расследование, которого я добивалась почти полгода. Потому что сначала следователь милиции на мой вопрос «почему вы ничего не делаете?» ответил: «За 2300 гривен зарплаты это дело никто расследовать не будет». А насчет любви к детям, лучше всего было бы спросить у них: любит их мама или нет? Это мои дети. Биологически рожденные или нет — не важно. Они — мои. Об этом я не хотела распространяться, но в Интернете уже вся моя жизнь вывернута наизнанку. (Кусает губы, отворачивается. — Авт.)

— Вы сами инициировали проверку на детекторе лжи?

— Детектор лжи был мне нужен, чтобы до конца переварить то, что узнала. Да, я инициировала такую проверку, и ее прошли дети. Чтобы обратить внимание всех следователей, что вот они, мои дети, и они не могли такое выдумать. Если указывают на фото депутата или другого человека, значит, они не могут придумать.

— Дети знают, какой поднялся шум?

— Я их ограждаю от информации. Мы держимся, но они очень быстро за это время повзрослели. И стали смотреть не мультфильмы, а выпуски новостей.

— Дурацкий вопрос, но: как вы живете сегодня в этом водовороте?

— Живем. Слезы закончились 2—3 месяца назад. Поняла, что плач не поможет. Нужно упорно добиваться, депутат ты, шахтер или вообще бомж, раз совершил преступление — должен ответить перед законом. Не идти же таким матерям, как я, на самосуд! По распоряжению первого вице-мэра Киева Ирены Кильчицкой нам предоставили временное жилье. В прежней квартире мы не живем. Дети то и дело говорили: мама, на этой кровати было вот так, а на этом диване — так, а тогда было несколько человек… Поэтому я забрала детей оттуда, чтобы им ничего не напоминало о случившемся. Они не посещают школу, педагоги сами приходят к нам домой. Так же и психолог.

— С кем общаетесь в последнее время?

— Я ограничила свой круг общения до минимума. И не потому, что не хочу никого видеть, а потому, что любые расспросы или утешения делают мне больно. Я понимаю шок своего бывшего окружения — сотрудников по работе, соседей, которые не верят в случившееся. Потому что они, как и я поначалу, не могут переварить весь этот кошмар.

— А что за история с квартирой, из-за которой вы, как утверждают некоторые, затеяли дело, чтобы выселить из нее бывшего мужа?

— Если отбросить все мои возмущения и эмоции, то можно сказать так: есть полгода ада, есть дети с покалеченными судьбами и мои постоянные объяснения им: почему сегодня они должны все в подробностях рассказать одному следователю, а завтра — другому. Неужели какая-то квартира стоит этих страшных мучений?

— Ходят слухи о некоем мужчине, Артеме, якобы близком к вам?

— Такой парень есть. И это мое личное дело. А то, чем он занимается и где работает, не имеет к уголовному делу никакого отношения.

— Как вам программа «Шустер Live» на тему скандала?

— Ужас. Самое печальное то, что я никого не уполномочила выступать на эту тему. Во время передачи я звонила в телестудию много раз, просила дать мне слово. Но ни у кого из работников не нашлось для меня даже секундочки времени. Вот такая свобода слова…