Мэтью Бжезински: Женщина на 11 миллиардов долларов

casino Moscow Публикуем перевод фрагментов книги известного американского журналиста Мэтью Бжезински «Казино Москва», посвященных деятельности «борца за народное счастье» Юлии Тимошенко.

В честь своего нового выгодного бизнес-контракта Роберта купила аквариум, что вызвало у меня воспоминания из детства. Так что теперь мы взялись за его оборудование с упорством «новых русских». Этот резервуар, импортированная немецкая модель со всеми наворотами, стоил как три таких обычных. Рыбные аквариумы были очень модны в Москве. Вот например тот изысканный ресторан недалеко вниз по улице от нашего офиса весь свой пол превратил в гигантский аквариум, и шестифутовые осетры плавали под стеклом – прямо у посетителей под ногами. Еще один, на Тверской, хвастается экзотической морской живностью, импорт которой, судя по всему, стоил целое состояние. А «Лукойл», самая большая российская нефтяная компания, предоставляет аквариумы каждому из своих исполнительных директоров, занимающих пост выше вице-президента – вероятно, для того, чтобы облегчить нервотреплющие последствия падения мировых цен на нефть.

Хотя не могу сказать, что жители разнообразных российских аквариумов всегда были такими уж успокоительными. Парень, который продал нам наш резервуар, рассказал, что его клиенты-бизнесмены обычно наполняют свои аквариумы пираньями, щуками и прочими агрессивными разновидностями, которых предпочитали крутые парни в фильмах о Джеймсе Бонде.

Мы обычно отправлялись за покупками для наших тропических рыбок по субботам, которые были нашими единственными выходными днями, поскольку у нашей газеты («Уолл Стрит Джорнал») не было итогового уикенд-номера. Субботы у нас были для путешествий за город; исследований отдаленных районов столицы; для пикников на сырых лужайках в Бородино, где Наполеон бился за Москву; для прогулок к задымленным монастырям и золотым куполам Загорска, откуда Иван Грозный отправился на разгром татар; а еще — для экскурсий на рынки на открытом воздухе.

Москва — как почти все города бывшего коммунистического блока, славилась своими гигантскими базарами. Каждый из них специализировался на определенных товарах: бывшие в употреблении автомобили можно было найти на беспорядочном Солнцево; стройматериалы — возле Звездного Городка, скрипучего центра контроля за космическими полетами «Мир»; живопись и искусно вытканные ковры из Центральной Азии – на продуваемом всеми ветрами Измайлово; вязанки сушеных грибов и ярко-красной паприки — на рынке специй возле Киевского вокзала; а домашних животных — на Птичьем рынке в старом странном районе на Таганке.

Птичий рынок, более похожий на турецкий базар, чем на магазин «Все для домашних животных», был местом, куда москвичи съезжались купить, продать или обменять домашних животных всякого вида и размера. Довольно странно, что Президент Рейган во время своего визита в Москву попросил посетить это место. Птичий рынок — местечко не для слабонервных. Пробираясь переполненными проходами между его многочисленными рядами, нужно было быть очень бдительным — в лицо все время норовили тыкнуть боа-констриктора или таджикскую змею, высовывающую свой курносый нос из большой банки из-под маринада. В чанах с кормом кроваво-красные личинки корчились рядом с мошками величиной с фасолину. Продавала все это экзотическое рыбное продовольствие хорошенькая девушка-подросток, грязными руками она набирала его горстями и насыпала в газетные свертки, которые покупатели потом прятали к себе в карманы. У многих торговцев не было клеток, и мыши, хорьки, котята, черепашки и прочая живность то и дело пробегали под ногами. Иногда где-то слышался визг, возникало небольшое волнение, которое, по обыкновению, должно было означать, что где-то сбежала змея.

И конечно же, не изменяя своему имени, Птичий рынок был запружен рядами сотен проволочных клеток, в которых встревоженные пернатые пронзительно кричали и порхали в постоянной панике. С птичниками соседствовал ряд фанатичных рыбоводов, у которых были миниатюрные переносные аквариумы и огромная жажда к постоянным спорам. В этой части рынка живо обсуждались разнообразные достоинства водоплавающих и наилучшие способы их выращивания. Сами россияне называют этих людей «любителями», что дословно означает «те, кто это любят». Эти почитатели рыбной экзотики были так же очарованы своим хобби, как московские эмигранты — финансовыми рынками.

Наиболее удивительной особенностью Птичьего рынка было то, что он работал круглый год. Даже посреди зимы, когда температура падала до минус 20 по Цельсию, а снег шел большими воющими метелями, можно было все равно прийти сюда и купить здесь, под открытым небом, разнообразных маленьких аквариумных рыбок — неонов, гуппи, оскаров и прочих. Находчивые торговцы рыбой устанавливают под аквариумы маленькие газовые плиты, открытое пламя которых удерживает рыбок в тепле — так же, как круглогодичные открытые бассейны, которые так любят москвичи. Нелегко, тем не менее, было удержать нужную температуру, и несколько раз мы были свидетелями полного аквариума вареных золотых рыбок — с раздутыми телами и глазами навыкате.

Продавцы котят и щенков (кстати, здесь нет ни одного из этих капризных французских пуделей — здесь любят ротвейлеров, пит-буллей и другие боевые породы, которых так ценят бандиты и бизнесмены) зимой держат свой зверинец под теплыми пальто. А однажды у одного из них под курткой я даже видел десяток садовых змей.

Сами же торговцы боролись с холодом водкой, так что примерно к обеду большинство из них уже были под хмельком. Роберта предложила сделать наши покупки в как раз перед закрытием, когда торговцам уже будет начинать отказывать здравый смысл и можно будет неплохо поторговаться. Но иногда эта ее стратегия имела неприятные последствия, когда один из опьяневших торговцев, расчувствовавшись, крепко ухватил аквариум. «Нет», — бормотал он. «Я не продаю всяким иностранцам. Не нравится мне ваш вид. Вы не сможете хорошо присматривать за моей рыбой».

Тем не менее, беды московских продавцов с Птичьего рынка казались никчемными по сравнению с неурядицами русских торговцев ранних девяностых, когда были только сняты ограничение передвижения, и советские граждане двинулись на Польшу, чтобы впервые ощутить настоящий вкус капитализма. Все это началось в 1992 году, когда последние советские военные, наконец, вышли из Польши. Миллионы россиян ринулись в страну продавать иконы и икру, покупать западные продовольственные товары — так же, как поляки лишь несколькими годами раньше путешествовали в Германию, чтобы продать дешевую водку и купить автомобильные стереосистемы для перепродажи с большими наценками на родине.

У россиян было специальное имя для этой мелкой международной торговли: челночная торговля. Это был большой бизнес, привлекавший в 1993 году 28 миллионов жителей бывшего Советского Союза (где, по разным оценкам, один из пяти граждан различной мерой был причастен к разнообразной торговле) в Польшу. «Челноки» путешествовали между двумя страны на дряхлых поездах, самолетах и автобусах, и торговали всем, что только могли перевезти, всячески эксплуатируя различия в обменных курсах и доступности разной продукции, чтобы заработать стартовые капиталы для открытия бизнеса у себя на родине.

Поляки называли эту первую стадию рыночной экономики «киосковый капитализм», так как товар выставляли в киосках на уличных рынках. До конца 1992 и начала 1993 г. большинство поляков уже переросли этот «киосковый капитализм». Польские челноки, которые в конце 1980-х усердно трудились на рынках Берлина, к тому времени уже успели заработать достаточно денег, чтобы открыть собственные магазины в Варшаве или Кракове. Некоторые из наиболее предприимчивых даже открыли по два или три магазина, в которых продавали факсовые аппараты «Панасоник» или импортные женские платья. К 1993 г. Варшава стала Меккой для постсоветских челноков, так же, как Берлин в свое время был магнитом для предпринимателей из Польши.

Первый раз я увидел этих торговцев одним снежным воскресным утром в начале 1992 г. на варшавском центральном железнодорожном вокзале. Здание представляло собой модерновый угловой ангар, затиснутый между жутковатым сталинским Дворцом культуры и новой 45-этажной башней отеля Marriott, вторым домом гарвардских советников польского правительства. Подобно большинству больших вокзалов цивилизованной Европы, центральный вокзал в Варшаве был суматошным местом, где объявления о прибытии и отправлении звучали на пяти языках. Металлический каркас вокзала чем-то напоминал зал ставок ипподрома. Грязные стеклянные стены манили голубей, которые порхали в них, среди рекламы пива и сигарет. На темном скользком полу выстраивались длинные очереди к кассам, а на электронных табло вспыхивали номера поездов и платформ, словно в безумном букмекерском бюро.

В плохо освещенном уголке огромного зала, под приютом широких и грязных ступенек, развалились челноки. Их было около пятидесяти, на них были лохмотья, у них был очень изможденный вид. Они полулежали на своих больших сумках, которые, казалось, вот-вот взорвутся от излишка. Они были темнокожими, с глубокими тенями под глазами и неопрятным видом. Цыганята, которые по обыкновению попрошайничали на вокзале, хватая своими маленькими пальчиками и скуля «Пожалуйста, господин, злотых, дайте злотых!»- игнорировали этих путешественников. Кажется, они инстинктивно знали, что от челноков не будет прибыли, только беда, если они подберутся слишком близко к торчащим пакетам, которые торговцы обороняли со звериной злой.

Я все гадал, что же было в тех сумках, многие из которых были едва ли не величиной с пароход, крепко обмотанные веревками и широким скотчем. Несколько коробок торчали из мешков, и я увидел, что в них были портативные магнитофоны с корейскими названиями вроде Lucky Goldstar.

Челноки говорили на языке, которого я не понимал, но я догадался, что они были из Азербайджана или еще откуда-то с берегов Каспийского моря. Откуда бы они ни были, они были далеко от дома, и, очевидно, понимали русский язык, поскольку когда был объявлен поезд на Москву (по-русски и по-польски) они взвалили на плечи свои громадные вязанки и стали спускаться к нижней платформе. Через любопытство я пошел вслед за ними.

Переходы вокзала были переполнены сотнями других челноков. Здесь преобладали славянские лица, бледные и широкие, густобровые и очень хмурые. Платформа была заполнена мешками и пакетами всех размеров, и хотя локомотив еще не появился, челноки уже толкались в поисках места. Когда большой советский поезд появился из туннеля, зеленый, закопченный, с большими красными буквами СССР, весь этот ад словно вырвался на волю. Русские подхватили свои огромные сумки, и с удивительной силой и скоростью пустились бежать мимо проезжающих вагонов. Они бросали свои вязанки в открытые окна и хватались за поручни. Через окна я видел десятки челноков, они толкались, пытаясь найти себе лучшие места. Они колотили друг друга локтями, толкались, кричали и протискивались узкими проходами.

Челноки не просто садились в поезда, они брали их штурмом. Польские полицейские в синей униформе, патрулирующие платформу, отворачивались от этого нецивилизованного действа, но я знал, что все это не редкость на Востоке, где я мог бы увидеть такое же увидеть везде, где бы ни шла борьба за всемогущие доллары.

Варшавская штаб-квартира торговцев была гигантским уличным базаром, который разместился на наибольшем футбольном стадионе города. Стадион «Dziesieciolecia» высился на левом береге реки Вислы, прямо над старым железным мостом, который переправлял дорожное движение к шикарному району Saska Кера. Saska Кера была оазисом процветания, где дипломаты и представители транснациональных корпораций жили в роскошной изоляции в изысканных особняках с барами, спутниковыми антеннами, системами безопасности и загороженными садами. Блестящие, управляемые шоферами автомобили с антеннами сотовой связи и дипломатическими номерами скользили вдоль безупречных улиц. Даже мундиры полицейских, бдящих общественный порядок в специальных кабинах возле сверхбольших резиденций в Saska Kepa выглядели опрятнее, чем во всем городе.

А уже через несколько домов на север от Saska Кера существовал менее изысканный мир. Он прятался за стадионом, стотысячным бетонным сооружением, где Роллинг Стоунз когда-то сыграли ошеломляющий концерт во время одной из коротких оттепелей Холодной войны. Вот уже более четырех лет, с тех пор как я впервые посетил город весной 1993 г., на Dziesieciolecia не происходило ни одного футбольного матча или концерта. Тем не менее, каждый день, начиная с 1989 г., когда предприниматель Богдан Томашевски впервые арендовал этот разваливающийся стадион у муниципальных властей, здесь шла игра на экономическое выживание, проходящая с бешеным упорством финалов Кубку мира.

Трамвайную остановку возле стадиона с главными воротами соединял задымленный подземный переход, пол которого был устлан сотнями банановых корок. Корки высились насыпями из переполненных мусорников и выглядели скользкой коричнево-желтой кашей. Бананы были новизной для россиян, — в старом Советском Союзе они были доступны лишь партийному руководству; а теперь бананы стали неотъемлемым атрибутом челночной торговли. Я пробрался через переполненный туннель, толкаясь, выдавливая извинения, тонувшие в ритмах гремящего из киосков техно-попа, которые торговали аудиокассетами с отксеренными обложками. Шведские Ace Of Base, казалось, были хитом месяца, хотя сокрушительная цена в двадцать тысяч злотых ($1.25) за кассету свидетельствовала о том, что стокгольмская группа, вероятно, не увидит авторского гонорара от ее польских продаж.

За туннелем я снова увидел банановую кожуру и многочисленные ряды киосков, стендов, палаток, и грузовиков с открытыми дверями. Быстрый взгляд на их товар выявил больше нелицензированной продукции: куклы Mickey Mouse с маленькими скрученными ушками, джинсы «Leevis», стерео «Phanasonic», тенниски с надписями «Собственность футбольного клуба Нью-Йорк янки» и тому подобное. Если бы этот базар был где-то на Западе, здесь было бы больше адвокатов торговых марок, чем покупателей. Впрочем, как выглядело, все или не подозревали о фальшивках, или были их соучастниками.

Я прошел мимо палатки, бойко торгующей известной Царской водкой. Этот дешевый напиток, варево, сотворенное в подземных белорусских дистилляторах с минимальным учетом гигиены, мог быть фатальным. Я неоднократно читал в польских газетах предупреждение избегать контрабандной водки, так как уже более пятидесяти человек умерли после ее употребления. Судя по очереди желающих, кто-то делал неплохой бизнес на этом опасном товаре. И неудивительно, что статистика свидетельствует о том, что поляки стали употреблять все меньше этого крепкого напитка, особенно в будни, ведь теперь они фактически могли лишиться своих рабочих мест. И тем не менее у Царской были свои приверженцы.

Величина варшавского рынка была ошеломляющей. Двенадцать километров стендов – в целом четыре тысячи штук, двадцать пять тысяч продавцов – все это тянулось по стадиону, который собирал около миллиона иностранных покупателей в месяц. Лотки делились на этнические отделы. Китайские и вьетнамские торговцы занимали низшие уровни, где продавалась потребительская электроника, турки же специализировались на недорогой одежде уровнем выше. Поляки держали почти половину стендов на верхних уровнях, где сильно охраняемые киоски обмена валют соседствовали с дымными барбекю, на которых жарили неаппетитную колбасу. Поляки торговали мебелью, компьютерами, игрушкам, всякой посудой и кухонными приборами.

Наиболее неудачные и дешевые точки арендовали русские. Они толпились в своих фетровых сапогах и куртках в горошек на самой верхотуре стадиона, продавая все, начиная от выцветшей посуды до старинных икон, армейских биноклей, старых кроссовок, мясных консервов, и сомнительных надувных плотов. Все, что не имело сбыта в бывшем Советском Союзе, было доступно здесь по сниженным ценам. Все же, что не было выставлено, можно было легко раздобыть. «Вы ищете что-то конкретно?» — спрашивали некоторые из самых резвых торговцев, неоднозначно посматривая на подозрительные выпуклости в своих карманах. «Возможно, что-то для защиты?» — спрашивали они, демонстрируя несколько пуль.

Русские также держали два передвижных дома на паркинге. Перед этими старыми, побитыми трейлерами стояли длинные нетерпеливые очереди. Несколько крепких ребят наводили порядок и собирали деньги с клиентов. Приблизившись, я быстро понял, что было на продаже внутри: за десять долларов можно было получить порцию водки и пятнадцать механических минут с утомленной молодой госпожой, которая, по обыкновению, называла себя Марта или Ирена.

Напряжение на рынке было огромным. Все горячо и отчаянно спорили — в тех отдаленных и обедневших землях, откуда торговцы были родом, каждый доллар имел значение. Я наблюдал за вьетнамским торговцем и мужчиной, который говорил по-русски. Они отчаянно выбивали цифры на маленьких калькуляторах и тыкали их в лицо друг другу, торгуясь за портативный телевизор общепонятным языком цифр. Почти у каждого имелся калькулятор, а многие из владельцев лотков держали на расстоянии вытянутой руки большие металлические прутья на случай, если переговоры провалятся.

Челночная торговля была магнитом для преступников. Польские полицейские недавно арестовали группу киллеров, действующих возле стадиона, зарабатывая по пятьсот долларов за заказное убийство. В течение зимы было несколько случаев поножовщины на рынке и две перестрелки между конкурирующими русскими группами. За безопасное передвижение в Россию и из нее мафиозные группы требовали 15 процентов цены товара, перевозимого постсоветскими торговцами. Это называлось «дорожным налогом.» Пограничники и таможенные агенты неофициально взимали еще 10 процентов с товара, которые они называли «денежный сбор на облегчение процедуры».

«Все понемногу начинало выходить из-под контроля», — признался мне основатель рынка Богдан Томашевски, когда я зашел к нему после своего путешествия между стендами. «Сначала русские бригады охотились только на торговцев из бывшего Советского Союза. Но со временем они стали охотиться и на поляков. Вот полиция и прикомандировала семьдесят постоянных офицеров к стадиону, а я нанял тысячу частных охранников, чтобы не пускать туда эти бригады. Сейчас эти группировки нападают на автобусы и поезда, идущие назад в Россию, но сюда все же наведываются меньше.»

Томашевски, грузный мужчина с выдающимся животом и руками размером с мои ноги, походил на серьезного покупателя, против которого не осмелились бы пойти даже русские гангстеры. Он был предельно откровенен, что я ценил, поскольку на рынке никто не соглашался говорить со мной — один одетый в кожаную куртку джентльмен был крайне невежлив со мной после того, как увидел, что я сделал его снимок.

«Добро пожаловать в dziki wschod», — смеется Томашевски, употребляя польское выражение для «WiId East» («дикого Востока»). «Это место – фактически самая большая бизнес-школа в мире. У меня тут миллион студентов из бывшего Советского Союза, изучающих все о капитализме и прибылях. Большинство из них — рабочие с фабрик, школьные учителя и инженеры, честные люди, которые стремятся улучшить свою жизнь. Но всегда есть нарушители. Их мы настойчиво просим покинуть стадион на том языке, который они понимают.»

Томашевски досконально изучил бывший Советсий Союз. Он говорит, что видит изменения на его территориях через разнообразные тенденции на стадионе. «Например», — поясняет он, — «в России сейчас больше твердой валюты, чем было год назад. В прошлом году торговцы съехались сюда, чтобы продать всякое барахло и купить доллары, чтобы привезти их домой.» «Черт побери», — жалуется Томашевски, — «они вывозят так много долларов из Польши, что Центральный Банк уже волнуется, что это может ухудшить денежную политику. Сейчас большинство русских приезжают с долларами, чтобы купить электронику и одежду. Теперь они стали покупать большими количествами: по пятьдесят рубашек или платьев за раз, вместо трех, что заставляет думать о том, что они поставляют это в магазины в Москве или Нижнем Новгороде, а не продают товар на улицах, как было раньше. То, что мы наблюдаем — это создание более опытных дистрибьюторских сетей в России, подобно тем, что у нас сейчас в Польше.»

Томашевски говорит, что его рынок, на котором, по его оценкам, продажи возросли на $2 миллиарда за год, а прибыль от аренды лотков составила $35 миллионов, заполнил нишу, которая закроется, как только русская экономика начнет расти и все меньше людей будут участвовать в розничной торговле. «Если Польшу взять за пример, челночная торговля в России должна остановиться уже через два, возможно, за три года. К тому времени люди уже откроют магазины и будут делать заказы непосредственно у местных оптовых распространителей — а мне придется выдумывать другой способ зарабатывать доллары.»

Пророчество Томашевского сбылось. До конца 1990-х варшавский стадион стал лишь тенью самого себя, когда россиянам он уже больше не был нужен. Москвичи не только стали владельцами модных магазинов, но и стали делать заказы у местных дистрибьюторов через компьютер. Но сейчас все сложилось совсем не так, как Томашевски когда-то мог предвидеть — теперь именно жители Запада отправились в Москву зарабатывать быстрые деньги.

Эта тенденция коснулась не только банкиров и бухгалтеров, как я с удивлением узнал однажды вечером, заходя в лифт в нашем многоквартирном доме.

Там стоял собственной персоной, одетый в темное длинное пальто из верблюжьей шерсти, актер Габриэль Бирн. Рядом с ним, в коричневых замшевых штанах стояла Джулия Ормонд, которую я как раз недавно видел игравшей роль любовницы Питта в каком-то сентиментальном фильме о пограничниках, название и сюжет которого с тех пор вылетели у меня из головы.

«Не Вы ли...?» — попытался спросить я. Бирн прервал меня утомленным кивком. «Тогда Вы, должно быть...» Теперь кивнула Ормонд, выдавив слабую отрепетированную улыбку. Я удивленно покачал головой. «Четвертый, пожалуйста», — сказал Бирн.

Я покорно закрыл старинную дверь и нажал кнопку, все еще задаваясь вопросом, что эти двое делают в лифте моего дома посреди Москвы. Как позже выяснилось, Ормонд была в городе на съемках русской кино-эпопеи «Сибирский Цирюльник». В кинофильме американские коррумпированные торговцы лесом в 19 веке пытаются вырубить тундру, истребить российские ресурсы, пользуясь неведением русского народа. Ормонд сыграла американскую проститутку, которую отправили в Москву (довольно свежая идея), чтобы очаровать благородного и доброго русского аристократа, выступающего против западной эксплуатации. Этот фильм, ставший хитом, имел $ 45-миллионный бюджет, наибольший в истории русского кино, что и объясняло то, как режиссер смог пригласить голливудских актеров сыграть ведущие роли.

Весь Голливуд, как казалось, ощутил вкус легких московских денег. Арнольд Шварценеггер и Сильвестр Сталлоне открыли ресторан «Планета Голливуд» возле столичного зоопарка. Чак Норрис, стареющий «техасский рейнджер», предоставил свое имя казино у подножия небоскреба Сталина. Майкл Джексон поддержал русских детей, которые остались в неведении касательно проблем с пиаром Короля попа на его родине. Лайза Минелли пустила москвичей в пляс в проходах концертного зала в Кремле, прокладывая путь выгодным концертам-воссоединениям бывших хеви-металл групп 1970-х, участники которых, как я думал, давно умерли.

Еще был этот чудаковатый задумчивый романтик Ральф Финнес, чей несвоевременный визит в Москву послужил причиной моего первого спора с Робертой. Финнес делал киносъемку независимой адаптации «Евгения Онегина» Александра Пушкина, и между съемками решил несколько раз сыграть пьесу Чехова в Московском театре. Роберта, очень взволнованная перспективой увидеть актера вживую попросила меня использовать свое прессовое удостоверение, чтобы получить билеты. К сожалению, моя голова была полностью занята проблемами трудной истории синдикатных займов и захвачена мыслями о том, как угодить международному редактору в Нью-Йорке, потому я пропустил последние билеты. За этим последовала пренеприятнейшая сцена, и в последний вечер спектакля мне пришлось иметь дело со спекулянтами билетов возле дверей театра. Я был на границе искупления всех своих грехов, отсчитывая двести пятьдесят долларов за два билета, когда к нам подскочила принцесса мафии на шестидюймовых острых шпильках.

«Сколько?» — прочирикала она спекулянту, открывая дизайнерский кошелек еще до того, как он успел ответить.

«Продано!» — запротестовал я. «Они уже проданы!» Не раздумывая, дама из мафии достала четыре стодолларовые банкноты. Спекулянт вопросительно взглянул на меня, не назову ли я цену выше, но перспектива отдать четыреста долларов за то, чтобы увидеть, как какой-то парень спотыкается в своей речи, меня не обольстила. Побежденный, я отвернулся, предчувствуя неминуемый спор. Действительно, Роберта, стоя в нескольких шагов рядом, сверлила меня гневным взглядом. Как наказание, я был вынужден дважды подряд смотреть пьесу «Английский пациент», что было страшной карой для ненавистника романтических фильмов.

Гнев Роберты немного поутих, когда она узнала, что Гретхен достала на этот спектакль места в первом ряду. Гретхен и Борис переехали в Москву по приглашению Немцова. Их резиденцией был номер в роскошнейшем отеле столицы над рекой за Собором Св.Василия и Красной площадью — Kempinski, владельцами которого были немцы. Там останавливался Билл Гейтс, когда приезжал в город узнать о переоборудовании старых ракет в дешевые низко-орбитные спутники для его проекта Teledesic («Интернет в небе»).

Мы очень мало видели Бориса в его первые дни в Москве. Наша газета, конечно, очень заинтересовалась молодым банкиром еще с тех пор, как Немцов назначил его руководителем огромного и чрезвычайно коррумпированного электроэнергетического сектора.

Чтобы хоть как-то изменить ситуацию в погибающем секторе, Немцову пришлось окружить себя надежными союзниками, однако в Москве ему заметно не хватало друзей. Как раз тогда Борис и вышел «на сцену». Двое земляков из Нижнего Новгорода прошли долгий путь. Незаменимой в Борисе также оказалась специальность радиофизика, которую он получил в университете, и опыт работы банкиром, благодаря чему он хорошо ориентировался в финансовой области. Более того, Борис был женат на известной американке и его знания английского языка оказались как нельзя кстати для налаживания отношений с иностранными инвесторами. Безусловно, он был еще очень юным в 29, но это стало явным преимуществом в отрасли, где преобладали советские динозавры.

Получив должность нового главы Единой энергетической системы России – гигантского производителя электроэнергии, выступающего в роли министерства, и являющегося второй по величине компанией страны, Борис вошел в элитные круги таких олигархов как Владимир Потанин, президент «Онэксимбанк», и Борис Березовский. Редакторы дали нам задание посвятить статью личности молодого «банкира-царя», однако мне удалось уклониться от этого поручения под предлогом дружбы Роберты с Гретхен. ВСО владел почти 1% акций РАО «ЕЭС России», образовав этот энергетический конгломерат, Роберта исследовала вопросы совместного дела ВСО-ЕЭС в Молдове. Я решил воспользоваться этим дополнительным конфликтом интересов, чтобы уйти от темы электроэнергии, которая не намного больше меня интересовала, чем синдицированные кредиты. Однако мне пришлось воспользоваться личными связями, чтобы организовать интервью для моей коллеги Бетси. Основным условием было мое присутствие и присутствие Роберты. Борис не привык к западной прессе и хотел видеть рядом хоть пару знакомых лиц.

Мы вчетвером встретились в приятном, обставленном со вкусом и хорошо декорированном лобби-баре отеля «Кемписки». Заведение просто заполонили инвестиционные банкиры, одетые «совершенно непринужденно», точнее сказать, в строгие деловые пиджаки и фирменные рубашки на пуговицах, кожаные мокасины, неотъемлемой частью их имиджа был воскресный выпуск Financial Times. В заспанных глазах некоторых дельцов все еще мелькали цифры, подсчет которых они все никак не могли приостановить после недавней бессонной ночи, проведенной в Казино «Метелица». Снаружи сильный ветер развивал с полдюжины флажков, обрамленных логотипами Microsoft, по соседству с вздымающимися флагами России и Германии, как бы в очередной раз, с гордостью заявляя о повышении рейтинга Билла, о чем так позаботилась делегация Microsoft.

Борис прибыл ровно в час. В отличие от большинства русских, его подход ко времени был подчеркнуто англо-саксонским. Он заказал апельсиновый фреш, отказавшись от водки, что также нехарактерно для русских людей. Я заказал отменный скотч за счет заведения, двойной, поскольку это был выходной день, к тому же, нас угощала Бетси. Борис и Бетси погрузились в длинную беседу о парадоксах постсоветского рынка электроэнергии – открытой раны, наболевшей за период реформированию сектора.

Борис предоставил четкий отчет о том, как в порядок приводилась структура самого масштабного и коррумпированного производителя энергии, компании, где ежедневно пропадали миллионы долларов. РАО «ЕЭС» превратилась в черную дыру, полностью высасывающую экономические ресурсы страны — этот монстр был признан корнем всех финансовых проблем страны. Российские предприятия часто не платили за электричество. В результате получилось, что фабрики, муниципальные власти и больницы задолжали РАО «ЕЭС». А она, в свою очередь, должна была шахтам, руководство которых не платило зарплаты шахтерам. Шахтеры умоляли Немцова сделать что-нибудь, а тот напрасно упрашивал РАО «ЕЭС» погасить просроченные долги. Перед Немцовым стояла сложнейшая задача – разорвать этот порочный круг задолженностей и заставить предприятия оплатить счета, отключив электроэнергию. Сделать это было намного сложнее, чем сказать, учитывая факт, что такие меры могут вызвать экономический кризис во многих городах, живущих за счет одного только предприятия.

Когда предприятия начали возвращать долги, то расплачивались они бартером, что приводило к недостатку наличных денег. Невообразимо, но 88% дохода РАО «ЕЭС» собрала в виде различной продукции и сырья. А это было зерно, древесина, цемент, сахар, спирт, шины, тракторы, хлопкоуборочные машины, хлопок, полуфабрикаты в виде котлет, двери, дверные засовы и даже целая партия фаллоимитаторов, производимых на бывшем военном заводе возле Владивостока. В свою очередь, РАО «ЕЭС» переправила бартер на другие предприятия, перед которыми она должна была погасить собственные долги. Только представьте себе недоумение шахтеров где-то в российской провинции, ломающих голову над тем, что же делать с 12-дюймовыми продолговатыми резиновыми предметами, полученными вместо месячной зарплаты в рублях.

По словам Немцова, эта в корне неправильная система продолжала существовать потому что руководители промышленных предприятий по всей России платили круглые суммы, которые переходили из рук в руки чиновников РАО «ЕЭС» во время междусобойчиков в дорогих ресторанах. Борису Немцову пришлось положить конец этому абсурду, и в первые дни своей работы он отказался от взятки в миллион долларов.

За следующей порцией двойного скотча последовал разговор о доисторических трансформаторных станциях РАО «ЕЭС», нагрузках в электросетях, ненадежных практиках ведения учета, стремительно растущих курсах акций и перспективах выпуска конвертируемых облигаций. Но меня больше всего интересовала история Гретхен, и то в каких отношениях Борис был с ней, вступив в брак. Ходили слухи о том, что в плену страсти он может вести себя как настоящий ревнивец, ничем не уступая традиционным русским мужчинам. Например, он купил Гретхен мобильный телефон, даже не сообщив ей номера, и распорядился, чтобы она всегда его носила при себе, а он в любой момент мог дозвониться к ней. Борис также не хотел соглашаться на то, чтобы его жена работала. Поэтому Гретхен пришлось уволиться с должности финансового директора газеты, в приватизации которой она принимала участие, после чего она занялась обязанностями жены и забеременела. Роберту и других экспатрианток в Москве, смотревших на Гретхен как на образец феминистского поведения, этот факт привел в замешательство.

В шовинистском мире, где компании ежедневно размещают в газетах объявления о том, что на секретарскую работу приглашается молодая, привлекательная девушка без комплексов, вопрос стирания гендерных границ превратился для управленцев Роберты и Гретхен в борьбу с высшим обществом. Роберта испытала пару неприятных моментов тем вечером на пути к Кемпински. Портье при входе несколько раз преградили ей путь, поскольку приняли привлекательную женщину, прибывшую в позднее время в отель без сопровождения, за валютную проститутку. Только после того как она показала свой американский паспорт и выругалась не на шутку, они отступили. Эта ситуация также повторялась и на нескольких деловых встречах. Привычную фразу «Нет, я не шлюха-переводчица» ей пришлось выкрикнуть не один раз. Итак, мне удалось заманить в офис на чай самую удачливую бизнес-леди на территории бывшего СССР, и это только через год после длительных попыток уговорить ее дать интервью. Узнав об этом, Роберта настояла на том, чтобы заскочить буквально на минутку и хотя бы мельком взглянуть на нее. В тот момент моя мама тоже находилась в городе, и ей не терпелось увидеть женщину, у которой получилось утереть нос мужчинам, играя на их же поле.

Первое, что заметили моя мать и Роберта по прибытии к офисному зданию, было два больших лимузина марки Мерседес, перекрывавших вход к зданию. Вокруг гигантских автомобилей кругами ходило несколько телохранителей с рациями. Позже моя мать отозвалась о них как о «чемпионах по плаванию из Восточной Германии»: светлые волосы, голубые глаза, безукоризненное телосложение, как скульптуры Родена, с пистолетными кобурами на боку. Еще два супермена, скрестивших руки на мускулистой груди, стояли сразу за дверьми офиса редакции журнала на шестнадцатом этаже.

«Очень холодные и равнодушные глаза», — прокомментировала моя мать. — «Те ребята посмотрели на нас так, будто мы не были людьми, и я сразу вспомнила гестаповцев в Варшаве во время оккупации». «Да, — согласилась Роберта, — Но признайте, что они очень привлекательные».

Юлию Тимошенко охраняло в общей сложности двадцать два телохранителя, услуги которых она оплачивала из своего кармана. В основном до этого они служили в спецназе или проходили военно-оборонную подготовку в элитных подразделениях красной армии.

«Я извиняюсь за телохранителей», — Тимошенко попросила прощения, искренне смутившись, и пожала руку. После этого моя мать и Роберта отошли в приемную редакции. «Я сказала им оставаться снаружи».

Без сомнения, она была сногсшибательно красивой женщиной, и выглядела исключительно хрупкой на фоне телохранителей. К Тимошенко было неприменимо слово «новый русский». На лице ее был едва заметен макияж, щеголяла она в классическом костюме «Шанель», на шее красовалось скромное жемчужное ожерелье, стоимость которого, по словам Роберты, потянуло бы на годовую зарплату. Волосы были золотистого оттенка, на губах — малиновая помада, а глаза – цвета морской волны.

По имеющимся у меня данным ей было 34 или 36 лет, в зависимости от того, какому источнику доверять. Папка с информацией по Тимошенко была практически пустой, в ней было лишь несколько помятых газетных статей сомнительного характера из украинской прессы, на которых дважды маркером были подчеркнуты строки с вопросительным знаком, где утверждалось, что общий доход неизвестной компании, которой владеет Тимошенко, составляет 11 миллиардов долларов. На территории республик бывшего СССР только две компании могли бы по уровню прибыли опередить ее — частично приватизированный «Газпром» и РАО «ЕЭС».Даже компания Кока-Кола не смогла бы достичь такого уровня дохода, учитывая весь товар, сбытый на международных рынках.

Как ей это удалось? Я все еще находился в недоумении. Тимошенко хотела рассказать, но на то, чтобы подробно объяснить мне, как функционировала ее компания, требовалось время. К сожалению, в Москве она была проездом лишь на несколько часов. Юлия Владимировна чувствовала, что может опоздать на встречу с Председателем правления «Газпрома», поэтому предложила пообедать в конце этой недели. Я быстро согласился. «Хорошо, — улыбнулась она, — Мы договорились, я пришлю за Вами самолет».

— Самолет?

— Вы утром будете в Днепропетровске, а к шести часам вечера самолет доставит Вас обратно в Москву.

Я постарался не быть навязчивым: «Я могу полететь коммерческим рейсом. Я не хочу занимать самолет вашей компании». «Не переживайте, — засмеялась она, — У меня их четыре».

Офицер паспортного контроля подошел к стойке, с учтивостью поставил штамп на многократной въездной российской визе. «А теперь мы готовы», вежливо заметил он, указывая на белый пассажирский минифургон, который ожидал снаружи.

Мы неторопливо ехали по бетонированной площадке летного поля, проезжая мимо гигантского грузового АНа. Открытые створки грузового люка придавали самолету сходство с огромным китом, разинувшим пасть. И тут мы заметили сияющее видение. Это оказался самолет Тимошенко. Нижняя часть фюзеляжа окрашена золотым цветом, как и надпись на глянцевом темно-синем фюзеляже. На одном боку самолета было написано «Єдині енергосистеми України». На другом боку та же надпись на английском языке. А лучи солнца, нарисованного на хвостовом оперении, образовывали ореол вокруг сверкающей эмблемы ЕЭС.

— Приятного полета, — сказал водитель, — демонстрируя типичное, ни с чем не сравнимое славянское гостеприимство. Мне уже начинал приходиться по душе мой статус VIP-персоны. Вот именно так мне гораздо приятней приезжать в Украину по сравнению с самым первым разом, когда я прибыл сюда в качестве внештатного корреспондента одного журнала. Мое шаткое финансовое положение в то время вынудило меня загрузиться со всеми пожитками в поезд Варшава-Киев. О, это были адские 22 часа пути. В 3 часа ночи поезд остановился на границе. Затем вагон за вагоном с лязгом поднимали и переставляли на широкую Советскую железнодорожную колею. Думаю, всем понятно, что выспаться мне не удалось, а особенно когда в вагон вошли украинские таможенники и, увидев мои набитые вещами сумки, приняли меня за челнока. Чтобы они от меня отстали, пришлось «пожертвовать» половину моего запаса факсимильной бумаги на нужды таможни, которая, очевидно, была лишена всего на свете.

У трапа меня поприветствовала стюардесса, полноватая блондинка, которая, вероятно обучена приспосабливаться к нуждам своих пассажиров. Промелькнула мысль, а интересно, как далеко она может зайти в своем желании угодить пассажиру.

Все слышали рассказы непристойного характера о том, что происходит в российских корпоративных самолетах во время полета. Стюардесса проводила меня к моему месту, покачивая на ходу бедрами, и я благодарно устроился на обитом дорогой кожей кресле. Я с удовлетворением отметил, что мое кресло могло крутиться на 180 градусов, что позволяло получше рассмотреть происходящее снаружи через иллюминатор. Я обратил внимание и на широкий обеденный стол из орехового дерева. Вдоль прохода расположился диван, на краешке которого соблазнительно примостилась стюардесса, предлагая мне предполетный набор различных напитков из изобильной бортовой кухни.

Вспоминаю, как когда-то одна красавица из Днепропетровска получила инструкции «угождать мне во всем», а мотивы человека, который меня принимал, были самые что ни на есть коварные. Дело было осенью 1996 года. Я прибыл в город, чтобы взять интервью у мэра. За день до встречи с городским главой, в мои апартаменты отеля позвонила его переводчица. Она представилась, сказала, что ее зовут Ольга и добавила, что очень хочет встретиться со мной.

— Для чего? — спросил я.

— Хочу с Вами пообщаться и определить, понимаю ли я Ваш акцент. Американцы иногда говорят с таким акцентом, что ничего не разберешь. Я изучала в университете Британский вариант английского языка. – отметила она с гордостью в голосе.

— А похоже, что Вы прекрасно меня понимаете.

— Ну может пообщаемся для практики? Чтобы я приспособилась к Вашему произношению заранее, до встречи с мэром. В общем, я сейчас к Вам приеду.

— Нет, не надо. – возразил я. У меня все еще свежи воспоминания о встречах с развеселыми и раскрепощенными девушками Бан и Базз. – Я спущусь на первый этаж.

Ольга оказалась брюнеткой с роскошным бюстом. Скажу наверняка, что во времена перестройки вслед ей оборачивались все мужики, но после развала Союза ее красота поблекла, что сейчас компенсировалось обильным макияжем.

— А Вы моложе, чем я себе представляла, – сказала она на первом этаже в вестибюле отеля. Я отметил легкий оттенок разочарования и зависти в ее голосе.

Мы зашли в небольшой ресторан, находившийся при отеле. «Выпьете кофе?» — спросил я ее.

— Шампанское! – крикнула она официанту, чей поношенный смокинг сантиметров на пятнадцать не доставал до края рукавов, обнажая мясистые волосатые запястья. Она заказала бутылку полусладкого Крымского шампанского стоимостью 7 долларов за бутылку. Когда принесли шампанское, я сказал, что не хочу пить. Она удивилась и попросила гориллоподобного официанта принести пол-литра водки.

— Вы пьете водку? – я признался, что употребляю водку.

— А расскажите о себе. – произнесла она повелительным голосом, когда принесли водку, а официант получил от нее порцию упреков, что не принес соленые огурчики, традиционную русскую закуску под водку.

Должен признаться, я начал получать удовольствие от этой ситуации. В этой увядающей femme fatale было что-то театральное и трогательно неловкое. Но в моих мыслях все еще были некоторые подозрения. Недавно я опубликовал в журнале длинную статью о коррупции и узаконенном грабеже американских инвесторов в Украине. Мое творение вызвало волнение в Конгрессе США, вскоре палата представителей приняла предложение отменить гуманитарную помощь Украине, если инвестиционный климат не улучшится. Реакция американцев на мою статью разозлила нищее украинское правительство, а президент Кучма публично обвинил меня в том, что меня подкупили русские, чтобы вбить клин в отношения США и Украины. Я не сомневаюсь, что мэр Днепропетровска наслышан о моем остром пере и мог подослать Ольгу разузнать о моих намерениях или, что хуже, состряпать на меня компромат как в какой-то паршивенькой советской газетенке.

Ольга справилась с шампанским на удивление быстро, будто пытаясь приглушить мысли о каком-то неприятном задании, которое ожидает ее. Я заметил, что две верхние пуговицы ее кофточки вдруг оказались расстегнутыми, и когда она наклонялась вперед, я созерцал роскошное декольте; это было не самое худшее зрелище в моей жизни.

Картину нарушила волосатая рука официанта, который поставил на стол еще одну бутылку шампанского и второй графин с водкой. «За счет заведения», — мрачно произнесла горилла. Вот это было самое интересное. В гостиницах не принято угощать постояльцев, которые приезжают на одну-две ночи. Но гостиница «Октябрьская», принадлежавшая раньше Компартии, по странному совпадению вотчиной гостеприимной днепропетровской городской администрации.

Ольга тем временем приговаривала вторую бутылку, ее щеки раскраснелись от такого усилия. Не знаю, правда, какое было лицо у меня, когда я заметил, что и третью пуговицу постигла участь двух первых, а шампанское из ее бокала периодически проливалось на стол и тарелку с закуской.

— Здесь плохо. – проговорила Ольга томным голосом, которым так славятся русские женщины. – Нас все слушают.

Я огляделся, но единственными посетителями кафе кроме нас была обнимающаяся молодая парочка, у которых, судя по их виду, было первое свидание, и одинокий американский пенсионер, лицо которого я запомнил в самолете, летевшем из Киева. Он был добровольцем Международной организации исполнительного корпуса. Эта организация по типу корпуса мира для отставных должностных лиц, которые делились своим опытом в обмен на возможность повидать множество стран нашей стремительно развивающейся планеты.

— Здесь не частная атмосфера. Правильно я подобрала слово? – Не приватная.

— Вот-вот. Неприватная атмосфера. Пойдем комната. Общаемся там.

Английский язык Ольги ухудшался так же стремительно, как и мое восприятие этой ситуации. Еще одна стопка водки, и у меня будут серьезные неприятности с Робертой, с которой я только начал встречаться. Мне рассказывали американские дипломаты, что некоторые гостиничные номера не только прослушиваются, но и снимаются скрытой камерой. Я представил Роберту, просматривающую видео пленку с фрагментами моей «деловой» поездки, любезно предоставленную канцелярией мэра и бюро переводов. В моей голове начали раздаваться тревожные звоночки. И тут я увидел выход из положения.

— А давай-ка поболтаем с моим другом. Вон он сидит.

Пенсионер из исполнительного корпуса благодарно приветствовал нас. Ольга нервно курила; ее гнусные планы провалились.

Эти отрезвляющие воспоминания заставили меня переключить внимание со стюардессы и достать желтый линованный блокнот. Мы взлетели без происшествий и набрали крейсерскую высоту. Стюардесса принесла мне кофе и пепельницу, а я в это время просматривал мое первое короткое интервью с Юлией Тимошенко.

Эта красивая леди-предприниматель рассказывала, как начинала заниматься бизнесом в конце 80-х. Она достала через свекра два видеомагнитофона. Свекор управлял кинотеатрами Днепропетровска и поэтому имел доступ к импортным видеомагнитофонам и не очень качественным видеокассетам с западными фильмами. Тимошенко поставила аппараты в своей спальне и начала копировать фильмы. Первой картиной, которую она записала, был боевик «Рембо» со Сталлоне в главной роли.

Показывать этот фильм стало очень прибыльно – изголодавшиеся по зрелищам украинцы не могли насытиться трюками крутого Сильвестра. Очень скоро у нее стоял десяток видеомагнитофонов, выдававших сотню пиратских кассет каждый день.

Развал Советского Союза предоставил гораздо более широкие возможности амбициозной Тимошенко, а ее ловкий свекор увидел шикарные способы заработать. Через товарища по Компартии он пробил ссуду в два миллиона долларов из Госбанка. Тимошенко использовала деньги на покупку бензина в России. В то время в Украине развивался энергетический кризис; прочная Советская инфраструктура была полностью разрушена созданием пятнадцати независимых государств, в каждой из них была своя валюта, свои таможенные законы, регулирующие торговые отношения между бывшими республиками. Нехватка топлива была настолько сильной, что Тимошенко обменяла весь бензин на готовые товары по очень выгодным условиям. Затем она переправила товары в Сибирь, где не было ничего, кроме нефти. И этот процесс она повторяла много раз в следующие несколько лет.

Попутно она вступила в союз с прожженным, хитрым губернатором Днепропетровска Павлом Лазаренко, бывшим председателем колхоза (с тем самым Лазаренко, который закончит свою карьеру в тюрьме Сан-Франциско по обвинению в отмывании денег в особо крупных размерах и получении от Тимошенко 72 миллионов долларов. Эти обвинения они отрицали). Лазаренко быстро понял значимость энергоносителей для постсоветской промышленности. Инфляция выросла на несколько порядков, деньги обесценивались, а нефть и природный газ заменили твердую валюту в промышленности. Тот, кто контролировал источник энергии, контролировал весь производственный цикл, в частности, потому, что лишь немногие предприятия могли расплачиваться по счетам за топливо. Днепропетровск – промышленный центр Украины, и значит один из крупнейших потребителей энергии. Лазаренко предоставил Тимошенко концессию на энергоснабжение всей области, сделав ее фактически хозяином сотни госпредприятий, которые или работали, или закрывались по ее желанию.

Дела Тимошенко пошли круто ввысь, когда Лазаренко был назначен премьер-министром Украины. И первое, что он сделал на новой должности – вырвал с полдесятка прибыльных энергетических концессий у нескольких крупных частных компаний и передал Тимошенко монополию национального уровня на импорт и распространение российского природного газа. Два дня спустя кто-то устроил взрыв в колонне автомобилей сопровождения Лазаренко. Он чудом выжил, отделавшись легкими царапинами, и использовал попытку покушения как повод для облав на мнимых конкурентов Тимошенко и их выведения из бизнеса.

Так появились Единые Энергетические системы Украины. И Тимошенко получила контроль примерно над двумя процентами ВВП Украины. Это завидное достижение, какого, вероятно, нет ни у одной частной компании в мире. Не совсем ясно, что имел с этого Лазаренко. Однако ходили слухи, Тимошенко была его прикрытием, а сам премьер-министр щедро получал сотни миллионов долларов. Когда я спросил его во время интервью, что он думает об этих слухах, он опустил свою увесистую ладонь на мое колено и с оскорбленным видом, посмотрев на меня мутным взглядом, произнес, что «не имеет никаких коммерческих интересов» и действует только во благо всей страны.

Самолет ЕЭС пролетал, снижаясь, над бескрайними полями пшеницы, над сотнями, тысячами колхозов. Узкие линии разделяли цветные геометрически правильные участки земли: пастбища, вспаханные и засеянные поля. Мы пролетели над широким Днепром, поверхность которого покрыта рябью от порывов ветра. Я различал илистые берега, баржи, груженные углем и ржавые мосты. Мрачные многоэтажки и заводы, полоски дыма заводских труб и километры темных крыш зданий проносились под самолетом. Обходительная стюардесса пристегнулась, и шасси плавно коснулись взлетно-посадочной полосы.

К самолету подтянулась колонна дорогих автомобилей: два безупречных шестисотых мерса, за которыми ехали два бордовых Лэнд Крузера с грязными колесами и непременными бритоголовыми парнями. Свекор Тимошенко вышел из синего мерседеса и поприветствовал меня так напыщенно, будто я был прибывший с визитом глава государства. Он щелкнул пальцами, и тот час же подбежал таможенник и быстро поставил печать в моем паспорте.

Мы сели в мерседес и отправились, не теряя больше ни минуты. На пуленепробиваемом стекле автомобиля я заметил логотип немецкой компании, производящей армирование. Это обстоятельство действовало на меня успокаивающе, учитывая очень яркое убийство, которое недавно произошло в аэропорту Донецка, города на востоке Украины. Один бизнесмен, который занимался продажей нефти и алкогольной продукции, возвращался из Москвы, с дня рождения Иосифа Кобзона, русского Франка Синатры. Две милицейские машины подкатили к его частному самолету и открыли огонь. Магнат, его жена и несколько телохранителей были убиты. (Прокуратура позже обвинит Лазаренко в этом покушении, что он будет полностью отрицать, находясь уже в тюрьме в Сан-Франциско.)

Геннадий Тимошенко – худощавый мужчина преклонного возраста. Его лицо сурово, как у морского волка, голову покрывают редкие с проседью волосы. Я дал бы ему под семьдесят, но было видно, что хватку он еще не потерял.

– Юля договорилась для Вас о встрече с директорами фабрик, с которыми мы работаем, — сказал он, — чтобы Вы поняли, чем мы занимаемся.

Газоснабжение, объяснил Тимошенко, было всего лишь верхушкой айсберга для ЕЭСУ, полигоном для более амбициозного дела. Компания нашла большущую и очень прибыльную дыру, созданную развалившимся Госпланом – государственным органом времен Советского союза, который координировал каждый шаг централизованно управляемой экономики. Распад Госплана оставил начальникам фабрик горы инвентаря и долгов, и ни малейшего понятия, как устроен и по каким законам живет мир капитализма. У типичного советского предприятия было тысячи работников, но не было ни отдел сбыта, ни хоть единого торгового агента. В прошлом, Государство просто поставляло все необходимое сырье и брало готовую продукцию; не было необходимости содержать торговый штат. И вдруг начальникам фабрик пришлось не только искать себе поставщиков, но и выходить на рынок для продажи своей продукции. Более того, их клиенты и сырьевые материалы часто были разбросаны по десяткам стран. Начальники заводов, или Красные Директора, как их иногда называли, были в полной растерянности. Производство резко упало, конвейерные линии застопорились.

В игру входит Тимошенко и ЕЭСУ. Компания внедрила капиталистическую версию централизованного планирования, принимая на себя роль Госплана. Осуществляя тщательный контроль над первым звеном цепи производства, снабжением энергией, корпорация ЕЭСУ создала взаимосвязанную сеть из около двух тысяч компаний, которые полагались на ее координирование всем производственным процессом.

Я все еще пытался переварить все это, когда наш кортеж выехал на пыльный участок дороги, и мимо нас мелькали сотни старых самосвалов. Почти половина грузовиков везла кучи дробленого бетона и цементными плитами с погнутыми стержнями арматуры, торчащими в беспорядке во все стороны. Вторая половина машин была завалена матрацами от мягкой мебели, светильниками, холодильниками и личными вещами, небрежно уложенными в штабеля.

— Что здесь произошло? — спросил я.

— Трагедия, — ответил Тимошенко. – Позавчера обвалилось два здания. Погибло сорок четыре человека.

Я выглянул из тонированного окна на два гигантских кратера, которые были тем, что осталось от пары пятнадцатиэтажных зданий. Земля буквально раскрыла свой зев и проглотила одно здание, другое было частично утонувшим, накренившимся и разломленным пополам.

— Они были построены на песках без надлежащего фундамента, – Тимошенко с недовольством покачал своей седой головой.

Это было примером глупости Госплана. Когда герой своего города Брежнев взошел на Кремлевский трон, Москва приказал построить десятки новых заводов и многоэтажных домов в Днепропетровске. Строители были так заняты выполнением священных планов, что никто не удосужился произвести геотехнический анализ, чтобы определить, нужно ли было забивать в землю крепежные балки. Как следствие, сорок четыре человека были похоронены заживо, сотни остались без крова.

Мы промчались вдоль длинной вереницы грузовиков, и прибыли к закопченному строению, не поддающемуся описанию, но похожему на какое-то учреждение. Это был центральный офис ЕЭСУ. Вестибюль был ужасный и в нем царил запах дезинфицирующего средства. Он был заставлен чахнущими цветами в горшках и плакатами бедствующего металлургического института, к которому относилось здание. На доске объявлений, возле входа в лифт, желтый плакат рассказывал о том, что следует делать в случае ядерной атаки.

— Мы только въехали, — извиняющимся тоном сказал Тимошенко. – У нас не было времени отремонтировать вход.

Понятие коммерческого офисного пространства очевидно отсутствовало в Днепропетровске, и развивающиеся компании обычно арендовали здания у обнищавших школ или органов местного самоуправления.

(И снова волонтерская служба за рубежом показала, что она находится на гребне волны; современный комплекс в центре города, финансируемый Мордехаем, был закончен, и помещения сдавались по космическим ценам.)

Мы поднялись на шатающемся лифте от тусклого вестибюля на пятый этаж. Как только дверь, громыхая, открылась, я оказался на другой планете. Я ступил на плюшевый ковер, и на меня повеяла освежающая прохлада от кондиционеров. У меня было ощущение, что я магическим образом оказался на верхнем этаже небоскреба в Манхэттене. Я был в сердце успешно работающей и хорошо отлаженной машины по производству денег.

Четыре секретарши и пара охранников расположились перед офисом Юлии Тимошенко, и это была всего лишь дневная рабочая смена.

У нее было еще четыре помощника-секретаря, которые работали круглосуточно для того, чтобы кто-то всегда мог ответить на телефон в случае крайней необходимости, а таких случаев, я думаю, у ЕЭСУ было предостаточно.

Тимошенко выглядела уставшей, когда она обходила вокруг массивного стола из красного дерева, чтобы протянуть свою изящную ручку. Она казалась особенно хрупкой в своем огромном офисе, который напоминал кабинет большого начальника, с прилегающими помещениями, который доставили грузовым контейнером по почте вместе с мебелью, внутренней отделкой и деревянной обшивкой, подобно сборным ирландским пабам, которые устанавливают в Москве, Киеве и Риге. Тимошенко, конечно же, внесла несколько своих деталей. Громадная карта Газпрома с изображением бывшего СССР занимала всю стену. На ней крест-накрест были изображены трассы трубопровода, а мигающими красными точками обозначены местонахождения перекачивающих станций. На почетном месте, над спинкой ее высокого стула, у Тимошенко висела позолоченная фотография великого патриота и покровителя Павла Лазаренко.

Подали чай. Попивая чай из чашек, сделанных из тонкого фарфора, мы возобновили нашу беседу. ЕЭСУ была вторым по величине покупателем российского природного газа после Германии. Компания импортировала более двадцати четырех миллионов кубометров сырья, которого достаточно, чтобы обогревать всю Францию целую зиму. Во всем этом деле поражал гениальный способ расчета ЕЭСУ с Газпромом за поставку газа, заключавшийся в запутанных бартерных операциях, которые было практически невозможно отследить. Тимошенко, к примеру, только что вернулась со встречи с министром обороны России, с которым она заключила сделку о поставке военной формы для армии. Одежда для военных шилась на украинских фабриках, которым ЕЭСУ поставляла электричество. Фабрика расплачивалась с ЕЭСУ формой, которую ЕЭСУ пересылала в Москву, как часть своих обязательств перед Газпромом. Поскольку у Газпрома были миллионные задолженность по выплате налогов перед Кремлем, то газовый гигант использовал форму, чтобы списать часть долга перед российским правительством, которое неохотно принимало одежду в качестве оплаты только потому, что его военный бюджет был пуст. Ключевым вопросом, на который я не смог получить прямого ответа, был: по какой же все-таки цене Газпром засчитывал для Кремля каждый комплект формы в качестве взаимозачета по налоговой задолженности? Тут и гадать не нужно – форма ЕЭСУ была самой дорогой дешевкой в мире, и российское правительство получило намного меньше от сделки.

– Во время кризиса всегда подворачивается благоприятный случай, – скромно прокомментировала Тимошенко. – Наша специализация – это наиболее проблемные организации, и те, которые безумно хотят работать на любых условиях в нашей системе. – Я считаю, что в этом и заключается сущность капитализма.

Баронесса-разбойница имела свое мнение по этому вопросу. Она просто использовала преимущества той неуправляемой системы, которая называла себя посткоммунистической.

Обед уже был готов. На трапезу Тимошенко вызвала добрый десяток руководителей фабрик, и мы гуськом пошли в большой конференц-зал, где на каждом из столов стояли маленькие украинские и американские флаги. Я не решился признаться, что я ведь родился и вырос в шестидесяти милях на север от американской границы.

Я пожал руки всем присутствующим руководителям фабрик, каждый из которых выставлял напоказ свои жирные седые волосы, уложенные в стиле «помпадур», квадратные блестящие костюмы и толстые золотые часы, и мы обменялись визитными карточками на японский манер. Визитные карточки были на любой вкус: от витиеватых (рельефные позолоченные буквы на фиолетовом фоне) до просто смешных (пластиковые карточки с цветной фотографией владельца). За тремя блюдами, тостами и речью Тимошенко, я по крупинкам собирал сведения о том, как же хваленая система ЕЭСУ работала для трех местных предприятий.

До объединения с Тимошенко у Александра Станкова не было ничего, кроме головной боли. Генеральный директор Ингулецкого горно-обогатительного комбината, железорудного рудника и перерабатывающего комплекса в центральной Украине, Станков сказал, что отключение электроснабжения происходило еженедельно.

Завод не мог ежемесячно выплачивать 5,5 миллионов долларов за электричество, которое он потреблял, потому что он получал оплату лишь за 30% своей продукции. Объем продукции снизился до 60% по сравнению с уровнями 1991 года.

ЕЭСУ дала заводу электричество в кредит и покупала его железный порошок, который он использовал для производства чугунных слитков, рассчитываясь наличными деньгами. Заводи использовал наличные средства для расчетов с ЕЭСУ за электричество. Производство увеличилось на 25% с тех пор, как рудник присоединился к ЕЭСУ. — Мы бы не выжили без Тимошенко, — сказал Станков с преувеличенной экспансивностью.

ЕЭСУ отправляла порошок Станкова на металлургический завод им. Петровского, попутно снабжая завод энергией, необходимой для переплавки порошка в слитки и прокатную сталь. Затем Тимошенко отправляла стальные листы на Новомосковский трубный завод, где, используя газ ЕЭСУ, из них делали трубы большого диаметра, которые Тимошенко продавала фирме по строительству трубопроводов, принадлежавшей Газпрому.

– Мы удвоили производство с тех пор, как мы начали работать с ЕЭСУ, — заворожено сказал Новомосковский начальник, Анатолий Мельник.

Руководители фабрик с готовностью пели дифирамбы Тимошенко, но их активность сводилась на нет, как только поднимался вопрос о финансовых подробностях их договоренностей с ЕЭСУ. Я могу предположить, что Тимошенко назначала непомерную цену за энергию и производственные ресурсы (сырьевые материалы) и при этом платила очень мало за готовую продукцию, такая себе ростовщическая практика, известная как «давальческая схема». При работе по давальческой схеме, страдают фабрики, которыми пользуются торговыми компании, у которых чаще всего нет доли участия в таких фабриках. При поломке оборудования торговые компании просто переходят к другому заводу. У всех директоров, с которыми я встречался, были часы Rolex и серебряные ручки Cartier. Воспитанные на «пятилетках», она заботились только о размере производства, но не обращали внимания на то, что их заводы истекали кровью, потому что они продавали готовую продукцию по цене, которая ниже чем ее себестоимость – в пользу ЕЭСУ.

Украинский парламент был возмущен, когда обнаружил, что из одиннадцати миллионов долларов от продаж в 1996 году ЕЭСУ не заплатила ни одной копейки налогов. Тимошенко с бесстрастным лицом возражала, что наряду с этим она делала долгосрочный вклад в благосостояние Украины, лично оказывая помощь двум приютам в Днепропетровске.

Когда я сел на один из самолетов ЕЭСУ чтобы вернуться в Москву, я был немного расстроен, увидев, что на смене в этот раз бортпроводник по телосложению напоминал защитника регби.

Пока меня не было, мой рыбный аквариум стал тревожно напоминать постсоветское общество. Две мои меч-рыбы и гуппи исчезли. Мы восстановили запасы, проверили пол вокруг аквариума на предмет высохших прыгунов и накрыли аквариум плотной крышкой. Рыба продолжала исчезать. Та рыба, которая оставалась, в ужасе пряталась, за исключением пары цихлид с черными полосами, которые нас уговорил купить один из рыбоводов. Они плавали так, как будто были хозяевами аквариума. И мы не могли не заметить, что чем больше пустел наш аквариум, тем жирнее становились они.

Читайте также в рубрике «Багатства Тимошенко Юлії» :

Тимошенко в декларации наврала о своих доходах. Журналистское расследование

Про маєток олігарха Юлії Тимошенко

З життя державної еліти: новий маєток родини Юлії Тимошенко